“Мы не даём политических оценок, просто рассказываем, как это было”. На прошлой неделе учёные из Караганды презентовали в Национальной библиотеке книги из проекта “Карлаг: память во имя будущего”, посвящённого сталинским репрессиям на территории Казахстана. Руководитель проекта профессор Нурлан Орынбасарович Дулатбеков рассказал KYKY об известных узниках Карлага и о белорусах в Казахстане.
Изучение репрессий объединяет
“Недорогой товарищ Сталин”
Я часто задумывался, что оставлю после себя будущему поколению, и в итоге выбрал тему репрессий. Помню, как в конце 80-х — начале 90-х журнал “Огонёк”, газета “Аргументы и факты” начали печатать материалы о сталинизме, о сталинских репрессиях. Мы очень живо и очень резко воспринимали эти публикации, но через какое-то время тема репрессий сама по себе исчезла с арены. Союз развалился, начали создаваться новые государства, экономическое положение было сложным, люди решили: “Да бог с ним, с прошлым, нам надо смотреть в будущее, свою страну строить”. Газеты со временем перестали печатать подобные материалы бесплатно, журналы совсем перестали выходить.
Нурлан Дулатбеков
Прошло пять, десять лет, и возвращение к этой теме стало потребностью общества. В Казахстане живут люди десятков национальностей, часто говорят о толерантности нашего народа, о межнациональном согласии в нашей стране. Я всё время думал: в чём заключается эта наша толерантность? Когда я начал собирать картины художников Карлага, какую-то атрибутику лагеря, вещи, кирзовые сапоги, я понял, что эта часть истории касается не только казахов, но и людей со всего мира. Когда мы начали глубже изучать тему репрессий, оказалось, что заинтересованных очень много: и казахов, и украинцев, и русских, и белорусов. Кто-то писал: “Здесь у меня дедушка сидел”, кто-то вспоминал: “Нас привезли в Казахстан товарными вагонами, а казахи встретили и последний хлеб отдали”. Над такими воспоминаниями, мемуарами мы много работаем.
Перед моим визитом в Минск ко мне приезжала делегация из Румынии и Молдовы. Мы работаем вместе уже второй год: румыны ищут материалы о своих предках, которые попали к нам как военнопленные, а молдаване — о тех, кто был насильственно переселён в наши края. Вместе с историками из Румынии к нам приехали и молодые аспиранты. Я подошёл к этим пяти студентам, спрашиваю: “Можете мне помочь в сборе материала?” Они застряли в архиве на 5 месяцев — сначала из любопытства, потом, может, из долга перед профессором университета, а потом оторваться от работы не могли. Когда неделю назад к нам снова приехали румынские учёные и узнали, что документы касаются не тысячи, не двух тысяч их предков, а не менее десяти тысяч людей, они были ошеломлены. Вскоре мы выпустим эту работу: пять румынских и молдавских студентов, пять наших, и я, как наблюдатель.
Как умирал Казахстан
Карта расположения лагерей
В разные годы в системе ГУЛАГа людей было разное количество. Количество белорусов в разные годы колеблется: 30, 35, 40 тысяч. По официальным данным, пиковое количество белорусов в системе ГУЛАГа — это около 50 тысяч людей, которые одновременно находились в лагерях. Лагерь был не только местом осуждения, заключённые выполняли и другие функции: строили коллективные хозяйства, промышленные предприятия. ГУЛАГ управлял потоками людей: один месяц они заключены в одном месте, в другом месяце их перекидывают на более сложные объекты, так что установить точное количество невозможно. На территории Казахстана находилось много лагерей. Карлаг — Карагандинский исправительно-трудовой лагерь — один из самых больших во всём СССР.
Общая площадь системы Карлага сопоставима с территорией Франции.
В советской истории было несколько этапов, попыток сломить казахов. В 17–18 годах много людей по постановлениям Троцкого расстреливали на месте, затем был голод 21-го года, потом 28-й год — коллективизация: поступил приказ раскулачить 500 крепких хозяйственных семей. Это было убийство экономической основы, пострадало не 500 семей, а в 4–5 раз больше. Насильственная коллективизация 32-го года — особая для нас трагедия. Мы знаем о голодоморе в Украине, а о Казахстане умалчиваем. В 16-м году нас было шесть миллионов, а когда в 33-м сделали перепись, осталось всего три. 50% населения пострадало! Если бы этих расстрелов не было, сейчас нас было бы 30 миллионов.
Затем были расстрелы 37-го года — обезглавили нашу культуру, искусство, уничтожили самых ярких деятелей, как и у вас в Беларуси. 41-45-й — война, всё мужское население ушло на фронт. После этого — борьба с национализмом: 46-49й, у нас в это время судили историков, которые писали правду.
Эти истязания народа продолжались до 1953 года, пока главный виновник наконец не сдох.
Иногда Сталина оправдывают: дескать, делал он нужные вещи, просто подход был немного не такой. Конечно, чтобы провести индустриализацию, была нужна дешёвая рабочая сила. Многие говорят: “Да, Беломорканал строили на крови, но сейчас его не построили бы вообще”. И быстрому восстановлению страны после войны мы радуемся, то есть многие оправдывают Сталина какими-то экономическими моментами. Но ведь страдали люди! Идея достичь экономических успехов за счёт ущемления людей, за счёт людских жизней никогда не будет оправдывать себя.
Известные узники Карлага
Александр Есенин-Вольпин, фото: staroeradio.ru
Сейчас мы много работаем над мемуарами. Когда мы приехали в Беларусь, хотелось узнать: может, и здесь есть какие-то родственники заключённых, чьи мемуары могли бы нам помочь. Фиксировать воспоминания нужно прямо сейчас, потом будет поздно! Все архивные документы, которые мы поднимаем — ничто в сравнении со словами простых людей. Да, у одного человека, у другого может быть субъективный подход, но когда собираешь много разных мнений, картинка складывается.
Я недавно ездил в Бостон, там проживает один из знаменитых узников Карлага — сын Сергея Есенина и переводчицы Надежды Вольпин, Александр Есенин-Вольпин.
Ему 91 год, я приехал к нему, поздравил его с днём рождения. А его первый вопрос был: “Слушай, Михаловку с Карагандой соединили?” Да, говорю, соединили. “А то я постоянно должен был в комендатуру идти через степь, а по степи волки гуляли, и я боялся!” Я несколько дней беседовал с Александром. После Карлага он стал великим математиком, философом, правозащитником. В 1972 году его попросили уехать из Советского Союза, и с тех пор наш аксакал проживает там. Я подарил ему национальный чапан, сказал в шутку: “Помните, когда вы у нас были, мы не могли вас нормально одарить и поддержать”. В знак благодарности он мне прочитал стихи отца. Он прекрасно читает стихи.
Таких историй очень много. В Карлаге сидело 350 дипломированных пианистов! Если учесть, что консерваторий в Советском Союзе было немного, а выпускников по 5–10 в классе, то 350 — это же сколько выпусков! Лидия Русланова прошла АЛЖИР, Александр Леонидович Чижевский, ваш соотечественник, был сослан в Караганду, вся Тимирязевская академия сидела в Карлаге… Такой потенциал государство губило! Одно дело, когда страшные репрессивные машины применяются твоими противники на войне, и совсем другое, когда твоё родное государство борется с тобой. Это страшнее, чем любой противник.
Как государство поддерживает работу с архивами
Государственная поддержка у нас есть. Были у нас и гранты Министерства образования, и гранты других госучреждений, но мы этими государственными деньгами пользоваться не стали. Тиражи наших книг невелики, 500–1000, и в основном мы либо находим друзей, либо вкладываем собственные средства, либо средства университета, который занимается исследованием. Наш проект гуманитарный, продаём книги мы очень редко: в основном мы их дарим библиотекам всех стран. Сейчас наши издания заявлены в 28 государствах: кроме бывших советских республик, это Венгрия, Польша, Германия, Япония, США и другие.
Наш президент сделал сильный политический шаг: указом признал День жертв политических репрессий как официальное мероприятие. 31 мая мы отмечаем эту дату по всему Казахстану. Президент сам вырос в Караганде, он много знает о теме Карлага — может, поэтому и проникает в неё. А когда главный политик страны поддерживает твою работу, то заниматься ей проще.
В архивах Казахстана мы работаем без всяких проблем. Случаются мелкие подножки в низовых структурах, но они несистемны. Разве что сама психология архивистов иногда чинит препятствия. За 20 лет работы в архивах я убедился: архивисты никогда не хотят расставаться с тем, что имеют. Недосказанность, скрытность — это будто бы их профессиональное качество! Даже если ты соберёшь множество информации о какой-то семье, отыщешь 9 документов, то наверняка какой-то десятый всё же останется у архивистов. Задача исследователя — вырвать и этот десятый.
Конечно, получить доступ ко многим архивам Советского Союза непросто. Многие документы остались в других государствах — например, в России. Мы работаем и в государственном архиве РФ, и в архивах других стран, но всегда встречаем там ограничения. Многие материалы передавались из архивов в Комитет государственной безопасности, и если на них есть гриф секретности, то мне их просто так не выдадут: для доступа к этим документам в КГБ должен обратиться непосредственный пофамильный родственник пострадавшего.
Все наши книги основаны на архивных документах. Важно, что мы не даём событиям никаких политических оценок, мы просто рассказываем, как это было. Право делать выводы мы оставляем Его Величеству Читателю. Мемориализация тоже должна избегать всяких политических оценок. Конечно, любой политик стремится завоевать электорат всеми возможными путями, но есть темы, над которыми нужно работать всем вместе, независимо от политических идей. Если есть такое единение, то дела движутся быстрее. Мы работаем со всеми учёными и не делаем каких-то политических выводов. Может, со временем будет и выводы, но сейчас нужны не они.
Белорусы в Карлаге
Майя Клешторная, фото Евгения Ерчака
Белорусы в Карлаге, конечно, были. Мы пока не ставили цели подсчитать, сколько их там было — но иногда нам встречаются истории интересных людей. На презентации наших книг я немного рассказывал о священнике Иосифе, который родился в Могилёве, прошёл через ГУЛаг, а потом стал митрополитом Алма-Атинским и Казахстанским. О нём написано немало. Говорил я и о Майе Клешторной, я лично её знаю, она приезжала к нам в Караганду. Её отец, Тодор Клешторный, был поэтом, на 8 лет младше Есенина. Его стихи были упаднических настроений — и это во времена, когда в государстве всегда кричали “Ура! Ура!”. В 1937 году его расстреляли — видимо, он был в числе тех 130 человек, которых расстреляли в “первой волне”. Сначала из Москвы была заявка на расстрел 103 человек, но потом ещё и местные перестарались… Для не самого большого государства лишиться таких ярких представителей — трагедия. Супругу Клешторного “по стандарту” отправили в Акмолинский лагерь жён изменников родины (АЛЖИР), и уехала она туда с четырёхмесячным ребёнком, дочкой Майей. Конечно, повезли их туда не на самолёте, а в товарных вагонах, маленькая Майя мёрзла, и все АЛЖИРские женщины прятали её под фуфайки. Несколько лет Майя жила с мамой, а когда ей стукнуло 5 лет, согласно инструкции была направлена в детский дом. Майя попала в Осакаровку, посёлок в Карагандинской области. Помню, когда мы встречались с ней, она вспоминала, как слушала в детстве колыбельные, как впервые увидела яблоко и не знала, с какой стороны к нему подойти… В 1955 Майя Тодоровна попала в Беларусь, она живёт здесь до сих пор, сейчас она председатель “Белорусского мартиролога”.
Официально Беларусь говорит о 600.000 репрессированных, но я думаю, если хорошенько покопаться в архивах, цифра может удвоиться или утроиться. Мне кажется, реальная цифра может быть около 2 миллионов. Даже если мы возьмём эту цифру, 600.000, то надо помнить, что самое главное в сталинском режиме — не количественная характеристика, а качественное влияние на окружающих. Страх, что человек может за свои убеждения попасть в места не столь отдалённые, менял психологию людей, приносил подозрительность. А ещё страшнее, что эта психология подозрительности сохраняется и передаётся. Я думаю, что, дай бог, таких вещей, как сталинизм, уже никогда не будет. Но нам надо бороться с корнями сталинизма, которые поселились в нас самих: в наших улыбках, в наших отношениях. Если кто-то делает что-то плохое, я говорю, что в нём сохранились пережитки сталинизма. Это качество, наверное, в той или иной степени присуще всем, кто жил на территории Советского Союза.
Я не умаляю роли историков Беларуси — наверное, у вас есть люди, которые работают над темой репрессий — но белорусские учёные, которые описывали эти моменты истории научно и системно, мне не попадались. Даже когда мы в ваших университетах рассказывали о нашей работе, о наших планах, заинтересованы были немногие. Но мы всегда готовы к сотрудничеству. Надо просто ещё немного поработать, чтобы и у вас эта тема развивалась активнее.
Помнить
В 40 километрах от Караганды, на том же месте, где были здания лагеря, открыли музей. Посетителей только в этом году было 20.000, люди приезжают со всего мира, многие привозят туда всех своих гостей. В прошлом году мы провели акцию: каждый день отправляли туда автобусом желающих школьников и студентов. Мы наблюдали, как школьники вели себя в автобусах до посещения Карлага, и как сильно они менялись, когда мы возвращались обратно.
Как-то вышла передача, в которой у студентов спрашивали, что такое холокост. Двое ответили: “Это вроде клей для обоев”. Журналист взял да и отвёз их в Польшу, снял фильм о том, как быстро эти ребята изменились.
Наши дети многого не знают, как от них требовать большего уважения? У нас и в национальном вопросе бывают проблемы, когда некоторые казахи говорят: “Понаехали эти все…”. Но ведь они не по своей воле сюда приехали! Их переселяли, высылали, а они потом вместе с нами поднимали медицину, культуру, науку… Многие сделали своим присутствием даже больше, чем казахи. Слава Богу, большинство казахов это понимает.
Белорусов в Казахстане жило около 200 тысяч. Казахский народ сам страдал от режима, но всегда делился последним хлебом. Когда кто-то, кто сидел в казахских лагерях, приезжает к нам, то всегда отмечает: “Да, я выжил благодаря казахам”. Японский мальчик Ахико Тэцура попал в Карлаг 15-летним мальчиком, по глупости попал в военный плен. Он всегда рассказывает, что когда после лагеря оказался на улице, казахи поддерживали его как могли. Он и сейчас счастливо живёт; его позвали на родину, дали трёхкомнатную квартиру, но через три года он вернулся обратно. Говорит: “Лучше Казахстана ничего нет”. Его любимое место — лавочка на улице, он любит посидеть на ней да пощёлкать семечки — говорит, что в Японии ничего лучше этого нет.
